Дата первоначальной публикации: 01.01.2006
Убедить Владимира Александровича Сумского вспомнить события 25-летней давности было непросто. Он считает, слишком много вылили на него лжи.
— Вы начало этой истории знаете? Что несколько эшелонов зоны были перекрыты в связи с тем, что на юг летел Брежнев? — сразу спросил Владимир Александрович (этим данные эшелоны (высоты) «расчистили» и соответственно «уплотнили» движение на других. — Р. П.).
— Харьковская зона и по сей день считается одной из самых тяжелых, а в то время вообще страшная была. После того как литерный рейс пролетел, в ней собралось около полусотни самолетов.
Когда специалисты Академии гражданской авиации занимались нашей катастрофой, они оценили, что тогда обстановка была неподвластна возможностям человека. Даже для автоматики это должно было быть в пределах 10 — 11 бортов. А у нас на связи было 12 самолетов!
А накладки — там столько их было! Явной вины ни у кого нет. Все виновны понемножку. Я до сих пор не снимаю с себя вины. Потому что, конечно, надо было предугадать такую нагрузку. Но ведь есть вина и других, начиная от старшего диспетчера, который так распределил смену. Почему помогал Жуковскому не он, как следовало по инструкции, а я, рядовой диспетчер?
— Одно из обвинений: вы дали команду экипажу на расхождение и не убедились, что ее выполняют.
— Если грамотный человек послушает пленку с радиообменом, то сразу поймет, что этой возможности просто не было! Но каждому это не расскажешь. Да и не поймут простые люди!
После того как все случилось, провели большую реорганизацию диспетчерского состава и рабочих мест. А до этой трагедии никто не хотел вникать в условия работы диспетчеров… Что касается Жуковского, мне просто его жаль. Это слабовольный, неискренний человек… С подачи своего адвоката он сказал на суде: «Я не был готов к этой ситуации. Меня не научили». А я его в строй вводил, стажировал. Ведь экстремальным ситуациям научить просто невозможно, тогда тренажеров не было. Жуковский вроде справлялся. Но допуск ему давал не я, а комиссия.
— А на Сергеева есть обида или злость?
— Обида есть. Злости нет. Я не стану говорить, что его надо было наказать. Но в таких случаях отвечает и руководитель!
— Вы приговор считаете справедливым?
— Я согласен с ним…
— Где вы наказание отбывали?
— Под Кривым Рогом. В колонии был шесть с лишним лет. Ко мне на зоне отнеслись лучше, чем к простому преступнику. После амнистии меня условно-досрочно освободили за нормальное поведение. Сейчас с меня судимость уже снята.
— А жизнь потом как сложилась? Где работали, кем?
— Да везде работал, — усмехается. — Сначала на автопредприятии слесарем по топливной аппаратуре. Потом по шабашкам ездил: строили, занимались убоем скотины. Ну а полтора года назад товарищ предложил вернуться в Харьковский аэропорт. Охранником. Ведь после 50 лет найти работу практически невозможно.
— Тосковали по работе диспетчера?
— Тосковать — это одно. А вот знать, что возврата нет, тоскуй — не тоскуй… Сейчас я со всеми ребятами, с которыми и раньше работал, встречаюсь, у нас нормальные отношения.
— А у Жуковского как судьба сложилась?
— Не знаю. Меня это не интересует.
— Правда, что жены погибших футболистов «Пахтакора» на суде требовали для вас расстрела?
— Я ничего такого не слышал. Могу лишь сказать, что, по-моему, супруга командира минского экипажа даже в гости нас приглашала после всего. И минчане подали петицию, чтобы к нам никаких мер не применяли, потому что они, сами работники «Аэрофлота», прекрасно поняли, что в общем-то мы были в тот момент козлы отпущения.
— Говорят, вас бросила жена?
— Нет. Я сам осознанно развелся. Сейчас один. Детей у меня двое: старшей дочери 27 лет, младшей — 14. Я с ними все время общаюсь.
— Когда по вине диспетчера случилось столкновение над Боденским озером в 2002 году, вы что подумали?
— Я следил за этим поверхностно. Но отвечу… Считаю, в первую очередь виновато руководство швейцарской диспетчерской фирмы. Если организация труда правильно поставлена, тогда можно что-то требовать от диспетчера. А вообще слишком начали доверять технике. По-моему, человеческую голову ничто полностью не заменит.
— Как вы относитесь к тому, что Виталий Калоев, потерявший в авиакатастрофе семью, убил швейцарского диспетчера?
— На суде, когда мне дали последнее слово, я у родственников погибших попросил прощения: «Если бы я мог ценой своей жизни вернуть жизни ваших близких, я бы это сделал. Но то, что случилось, уже не вернешь. Я хотел сделать все и делал, чтобы этого избежать. Но не получилось». Вот и все. А чем Калоев руководствовался… Я считаю вообще-то, что никто не может забирать у человека жизнь. Не наше это право. А вот наказывать за ошибки — совсем другое дело.
— Та история 25-летней давности о себе напоминает? Или вы ее как бы вычеркнули из сознания? Только честно…
— Она всегда со мной. И остается и по сию секунду. Это на всю жизнь. Хотя в нашем случае была не халатность, а роковое стечение обстоятельств… И невезение.
По материалам:
Информация: Роман Попов, Комсомольская Правда